ТИХАЯ СЕРОСТЬ ЗИМНЕГО ДНЯ В ОСТЕНДЕ
Карст Ваудстра
Режиссер - Евгения Шилина
Режиссёр обанкротившегося театра пытается разобраться в своих личных и творческих проблемах, создавая в собственном воображении красивый спектакль из жизни конца 19 века. «Тихая серость зимнего дня в Остенде» - это ироничная театральная фантазия в традициях Чехова и Ибсена.
Маленькая комнатка, обитая гладкими деревянными досками, справа старая железная печка с прямой трубой, слева старый стул с порванным плетеным сиденьем, этот стул, видимо, неуклюже пытались чинить, он перевязан металлической проволокой. Стол (такой же), на нем белые эмалированные тарелки, миски, кофейники с голубой каёмкой, все в ржавых пятнах, а в них все то, что можно найти осенью на кладбище – каштаны, несколько веток с одним оставшимся листком, с ободранной корой. На стене надо всем этим черный потрепанный зонтик с дырками.
Выше, над этой комнаткой, собственно, не более чем задней стенкой и полом, невидимый для публики, находится актер, исполняющий роль Николааса. Он управляет скелетом в человеческий рост, как если бы тот был марионеткой.
Занавес поднимается в темноте, затем неожиданно или медленно зажигается свет. Скелет (Николаас) стоит справа у печки (если смотреть из зала). Он пытается согреть руки над огнем, который не горит. Мельхиор в костюме, который он носит на протяжении практически всего спектакля, стоит у стула слева.
НИКОЛААС: Можешь не стоять там. (Пауза) То есть, я хотел сказать, ты вполне можешь присесть ненадолго, если хочешь.
МЕЛЬХИОР: Ненадолго?
НИКОЛААС: (Кивает)
МЕЛЬХИОР: (Остается стоять, после небольшой паузы) Что ты делаешь?
НИКОЛААС: А ты не видишь?
МЕЛЬХИОР: Но она же не горит.
НИКОЛААС: Нет, не горит.
(Короткая пауза)
Я пытаюсь согреться иллюзией, что она горит. Это то, к чему я никак не могу привыкнуть, к этому холоду.
МЕЛЬХИОР: Там, откуда я приехал, так чудесно, тепло, даже жарко.
НИКОЛААС: И где это?
МЕЛЬХИОР: Агридженто.
(Делает несколько шагов в направлении стола)
НИКОЛААС: Иногда я так ужасно скучаю по телу.
МЕЛЬХИОР: По какому? По чьему-то телу?
НИКОЛААС: По моему собственному. Крови и плоти. Но, увы…
(фрагмент пьесы)
